Неточные совпадения
Она услыхала голос возвращавшегося
сына и, окинув быстрым взглядом террасу, порывисто встала. Взгляд ее зажегся знакомым ему огнем, она быстрым движением подняла свои красивые, покрытые кольцами руки, взяла его за голову, посмотрела на него
долгим взглядом и, приблизив свое лицо с открытыми, улыбающимися губами, быстро поцеловала его рот и оба глаза и оттолкнула. Она хотела итти, но он удержал ее.
Так же несомненно, как нужно отдать
долг, нужно было держать родовую землю в таком положении, чтобы
сын, получив ее в наследство, сказал так же спасибо отцу, как Левин говорил спасибо деду за всё то, что он настроил и насадил.
Иленька Грап был
сын бедного иностранца, который когда-то жил у моего деда, был чем-то ему обязан и почитал теперь своим непременным
долгом присылать очень часто к нам своего
сына.
Когда же приспело время ее, внял наконец Господь их молитвам и послал им
сына, и стал Максим Иванович, еще в первый раз с тех пор, светел; много милостыни роздал, много
долгов простил, на крестины созвал весь город.
Да еще
сын Вандика, мальчик лет шести, которого он взял так, прокататься,
долгом считал высовывать голову во все отверстия, сделанные в покрышке экипажа для воздуха, и в одно из них высунулся так неосторожно, что выпал вон, и прямо носом.
Сын не только не исправился, но сделал еще тысячу рублей
долга и позволил себе сказать отцу, что ему и так дома жить мучение.
Сын же Владимира Васильевича — добродушный, обросший бородой в 15 лет и с тех пор начавший пить и развратничать, что он продолжал делать до двадцатилетнего возраста, — был изгнан из дома за то, что он нигде не кончил курса и, вращаясь в дурном обществе и делая
долги, компрометировал отца.
С этим чувством сознания своего
долга он выехал из дома и поехал к Масленникову — просить его разрешить ему посещения в остроге, кроме Масловой, еще и той старушки Меньшовой с
сыном, о которой Маслова просила его. Кроме того, он хотел просить о свидании с Богодуховской, которая могла быть полезна Масловой.
Отец один раз заплатил за
сына 230 рублей
долга, заплатил и другой раз 600 рублей; но объявил
сыну, что это последний раз, что если он не исправится, то он выгонит его из дома и прекратит с ним сношения.
После
долгой борьбы она все-таки сдалась для
сыновей, дочерей же не позволяла ни под каким видом «басурманить».
Он представил его человеком слабоумным, с зачатком некоторого смутного образования, сбитого с толку философскими идеями не под силу его уму и испугавшегося иных современных учений о
долге и обязанности, широко преподанных ему практически — бесшабашною жизнию покойного его барина, а может быть и отца, Федора Павловича, а теоретически — разными странными философскими разговорами с старшим
сыном барина, Иваном Федоровичем, охотно позволявшим себе это развлечение — вероятно, от скуки или от потребности насмешки, не нашедшей лучшего приложения.
— И пошел. Хотел было справиться, не оставил ли покойник какого по себе добра, да толку не добился. Я хозяину-то его говорю: «Я, мол, Филиппов отец»; а он мне говорит: «А я почем знаю? Да и
сын твой ничего, говорит, не оставил; еще у меня в
долгу». Ну, я и пошел.
Быв приятель покойному родителю Ивана Петровича, я почитал
долгом предлагать и
сыну свои советы и неоднократно вызывался восстановить прежний, им упущенный, порядок.
Герой, выводивший своих
сыновейТуда, где смертельней сраженье, —
Не верю, чтоб дочери бедной своей
Ты сам не одобрил решенья!»
_____
Вот что я подумала в
долгую ночь,
И так я с отцом говорила…
Сын знает, что отец только вследствие собственного невежества запрещает ему учиться, и считает
долгом покориться этому невежеству!..
А может быть, он снимал свою шляпу просто из страха, как
сыну своей кредиторши, потому что он матери моей постоянно должен и никак не в силах выкарабкаться из
долгов.
— От жены зависит все твое счастие, Вася. Выбирай жену осмотрительно. Слушай отцовского совета. Он опытен и умен, — заключала она
долгий разговор и потом, подумав и взяв
сына за руку, добавила...
Я пришел, чтоб исполнить мой
долг перед вами и — торжественно, со всем беспредельным моим к вам уважением, прошу вас осчастливить моего
сына и отдать ему вашу руку.
Даже семейное положение: у кого
сын на фабрике, у кого дочь в казачках: в крайнем случае, и они отработать
долг могут.
Сербии грозило банкротство, и окончательно запутавшегося в
долгах и интригах Милана заставили передать королевскую власть своему малолетнему
сыну Александру и его регентам.
Любя подражать в одежде новейшим модам, Петр Григорьич, приехав в Петербург, после
долгого небывания в нем, счел первою для себя обязанностью заказать наимоднейший костюм у лучшего портного, который и одел его буква в букву по рецепту «
Сына отечества» [«
Сын Отечества» — журнал, издававшийся с 1812 года Н.И.Гречем (1787—1867).], издававшегося тогда Булгариным и Гречем, и в костюме этом Крапчик — не хочу того скрывать — вышел ужасен: его корявое и черномазое лицо от белого верхнего сюртука стало казаться еще чернее и корявее; надетые на огромные и волосатые руки Крапчика палевого цвета перчатки не покрывали всей кисти, а держимая им хлыстик-тросточка казалась просто чем-то глупым.
Сын был покуда только офицер, а что из него выработается впоследствии, когда он наделает
долгов, — этого еще никто угадать не мог.
Арина Петровна сидит в своем кресле и вслушивается. И сдается ей, что она все ту же знакомую повесть слышит, которая давно, и не запомнит она когда, началась. Закрылась было совсем эта повесть, да вот и опять, нет-нет, возьмет да и раскроется на той же странице. Тем не менее она понимает, что подобная встреча между отцом и
сыном не обещает ничего хорошего, и потому считает
долгом вмешаться в распрю и сказать примирительное слово.
— Чего не можно! Садись! Бог простит! не нарочно ведь, не с намерением, а от забвения. Это и с праведниками случалось! Завтра вот чем свет встанем, обеденку отстоим, панихидочку отслужим — все как следует сделаем. И его душа будет радоваться, что родители да добрые люди об нем вспомнили, и мы будем покойны, что свой
долг выполнили. Так-то, мой друг. А горевать не след — это я всегда скажу: первое, гореваньем
сына не воротишь, а второе — грех перед Богом!
Карету, лакеев и кресла содержал непочтительный
сын, посылая матери последнее, закладывая и перезакладывая свое имение, отказывая себе в необходимейшем, войдя в
долги, почти неоплатные по тогдашнему его состоянию, и все-таки название эгоиста и неблагодарного
сына осталось при нем неотъемлемо.
«Берусь за перо, чтобы рассказать, каким образом один необдуманный шаг может испортить всю человеческую жизнь, уничтожить все ее плоды, добытые ценою
долгих унижений, повергнуть в прах все надежды на дальнейшее повышение в избранной специальности и даже отнять у человека лучшее его право в этом мире — право называться верным
сыном святой римско-католической церкви!
Староста уже видел барина, знал, что он в веселом духе, и рассказал о том кое-кому из крестьян; некоторые, имевшие до дедушки надобности или просьбы, выходящие из числа обыкновенных, воспользовались благоприятным случаем, и все были удовлетворены: дедушка дал хлеба крестьянину, который не заплатил еще старого
долга, хотя и мог это сделать; другому позволил женить
сына, не дожидаясь зимнего времени, и не на той девке, которую назначил сам; позволил виноватой солдатке, которую приказал было выгнать из деревни, жить попрежнему у отца, и проч.
Давно собирался я оставить ваш дом, но моя слабость мешала мне, — мешала мне любовь к вашему
сыну; если б я не бежал теперь, я никогда бы не сумел исполнить этот
долг, возлагаемый на меня честью. Вы знаете мои правила: я не мог уж и потому остаться, что считаю унизительным даром есть чужой хлеб и, не трудясь, брать ваши деньги на удовлетворение своих нужд. Итак, вы видите, что мне следовало оставить ваш дом. Расстанемся друзьями и не будем более говорить об этом.
Чем
дольше думала в этом направлении сходившая с ума старуха, тем она сильнее убеждалась в правоте напрасно обнесенного
сына.
— Юрий Дмитрич, — продолжал Минин, обращаясь к Милославскому, — ты исполнил
долг свой, ты говорил, как посланник гетмана польского; теперь я спрашиваю тебя,
сына Димитрия Юрьевича Милославского, что должны мы делать: идти ли к Москве или покориться Сигизмунду?
— Не за что, Юрий Дмитрич! Я взыскан был милостию твоего покойного родителя и, служа его
сыну, только что выплачиваю старый
долг. Но вот, кажется, и Темрюк готов! Он проведет вас задами; хоть вас ник-то не посмеет остановить, однако ж лучше не ехать мимо церкви. Дай вам господи совет и любовь, во всем благое поспешение, несчетные годы и всякого счастия! Прощайте!
Взгляни вокруг себя, вопроси эти полуразрушенные стены, пожженные дома, могилы иноков, падших в кровавой битве с врагом веры православной, и если их безмолвный ответ не напомнит тебе
долга твоего, то ты не
сын Димитрия!
— Ну, ступай в избу! — сказал рыбак после молчка, сопровождавшегося
долгим и нетерпеливым почесыванием затылка. — Теперь мне недосуг… Эх ты! Во тоске живу, на печи лежу! — добавил он, бросив полупрезрительный-полунасмешливый взгляд на Акима, который поспешно направился к избе вместе со своим мальчиком, преследуемый старухой и ее
сыном.
Если б ты, взлетев под облака,
Нашу славу с дедовскою славой
Сочетал на
долгие века,
Чтоб прославить
сына Святослава...
Когда ребенок родился, она стала прятать его от людей, не выходила с ним на улицу, на солнце, чтобы похвастаться
сыном, как это делают все матери, держала его в темном углу своей хижины, кутая в тряпки, и
долгое время никто из соседей не видел, как сложен новорожденный, — видели только его большую голову и огромные неподвижные глаза на желтом лице.
Мы разговорились. Я узнал, что имение, в котором я теперь находился, еще недавно принадлежало Чепраковым и только прошлою осенью перешло к инженеру Должикову, который полагал, что держать деньги в земле выгоднее, чем в бумагах, и уже купил в наших краях три порядочных имения с переводом
долга; мать Чепракова при продаже выговорила себе право жить в одном из боковых флигелей еще два года и выпросила для
сына место при конторе.
Сыновья бросились собирать себе на головы горящие уголья: посоветовавшись между собою и не найдя никаких поводов к несогласному действию, они объявили матери, что ее добрая воля была награждать их сестру свыше законной меры, да еще второй раз давать зятю на разживу и поручаться за его
долги; что они во всем этом неповинны и отвечать последними остатками состояния не желают, а берут их себе, так как эта малая частица их собственными трудами заработана, а матери предоставляют ведаться с кредиторами покойного зятя, как она знает.
Шаррон. Ну, довольно, спасибо тебе, друг. Ты честно исполнил свой
долг. Не терзайся. Всякий верный подданный короля и
сын церкви за честь должен считать донести о преступлении, которое ему известно.
Да и как не быть боярыне шутливой и радостной, когда она, после пятилетней разлуки с единственным
сыном, ждет к себе Алексея Никитича на
долгую побывку и мечтает, каким она его увидит бравым офицером, в щегольском расшитом гвардейском кафтане, в крагах и в пудре; как он, блестящий молодой гвардеец блестящей гвардии, от светлого дворца императрицы перенесется к старой матери и увидит, что и здесь не убого и не зазорно ни жить, ни людей принять.
У старика всегда была склонность к семейной жизни, и он любил свое семейство больше всего на свете, особенно старшего сына-сыщика и невестку. Аксинья, едва вышла за глухого, как обнаружила необыкновенную деловитость и уже знала, кому можно отпустить в
долг, кому нельзя, держала при себе ключи, не доверяя их даже мужу, щелкала на счетах, заглядывала лошадям в зубы, как мужик, и всё смеялась или покрикивала; и, что бы она ни делала, ни говорила, старик только умилялся и бормотал...
Он любил ее не только как
сын по
долгу, но как человек по чувству, считая ее самою лучшею, самою умною, доброю и любящею женщиной в мире.
Иван Ильич умер 45-ти лет, членом Судебной палаты. Он был
сын чиновника, сделавшего в Петербурге по разным министерствам и департаментам ту карьеру, которая доводит людей до того положения, в котором, хотя и ясно оказывается, что исполнять какую-нибудь существенную должность они не годятся, они всё-таки по своей
долгой и прошедшей службе и своим чинам не могут быть выгнаны и потому получают выдуманные фиктивные места и нефиктивные тысячи от 6-ти до 10-ти, с которыми они и доживают до глубокой старости.
— Разумеется, — возразила старуха, — утопающий за щепку хватается, мы не всегда были в таком положении, как теперь. Муж мой был польский дворянин, служил в русской службе, вследствие
долгой тяжбы он потерял бóльшую часть своего имения, а остатки разграблены были в последнюю войну, однако же я надеюсь, скоро всё поправится. Мой
сын, — продолжала она с некоторой гордостию, — имеет теперь очень хорошее место и хорошее жалованье.
Зыбкина. Все об
сыне. Да занят, говорят, хозяин-то; подождать велели. Взять я сына-то хочу, да опять беда —
долг меня путает. Как поставила я его к вам на место, так хозяин мне вперед двести рублей денег дал — нужда была у меня крайняя. И взял хозяин-то с меня вексель, чтоб
сын заживал. Да вот горе-то мое: нигде Платоша ужиться не может!
Когда единственный
сын купца 1-й гильдии Нила Овсянникова, после
долгих беспутных скитаний из труппы в труппу, умер от чахотки и пьянства в наровчатской городской больнице, то отец, не только отказывавший
сыну при его жизни в помощи, но даже грозивший ему торжественным проклятием при отверстых царских вратах, основал в годовщину его смерти «Убежище для престарелых немощных артистов имени Алексея Ниловича Овсянникова».
Четырнадцать минуло
долгих лет
Со дня, как ты, мой
сын, мой ангел Божий,
Димитрий мой, упал, окровавленный,
И на моих руках последний вздох
Свой испустил, как голубь трепеща!
Ты ж сам знаешь, я тебя, как
сына, любила, не думала, не гадала, что ты с меня, старой, те
долги поверстаешь да еще с процентами…
На этот раз отец был согласен и даже решился уплатить
долги по тем векселям, которые были на имя
сына и могли препятствовать его выезду из Воронежа, решился также прекратить торговлю скотом и заняться только присмотром за домом, с которого можно было получать теперь до 7000 ассигн. годового дохода.
Лебедкина. Ну, идем! Скажи своему
сыну, что я у него в
долгу не останусь.
—
Сын их единородный, — начал старик с грустною, но внушительною важностью, — единая их утеха и радость в жизни, паче всего тем, что, бывши еще в молодых и цветущих летах, а уже в больших чинах состояли, и службу свою продолжали больше в иностранных землях, где, надо полагать, лишившись тем временем супруги своей, потеряли первоначально свой рассудок, а тут и жизнь свою кончили, оставивши на руках нашей старушки свою — дочь, а их внуку, но и той господь бог, по воле своей, не дал
долгого веку.